Человек с голубым лицом

Мы сидели возле дяди Володиной дачи на бревнах, и папа обстругивал большенную ореховую палку для моего лука, а я в это время наващивал веревку для тетивы.

Все было тихо и спокойно, только в переулке тарахтела дорожная машина, и у нее вместо колес было два тяжелых катка — она делала в нашем поселке асфальтовую дорогу.

Сиденье на этой машине помещалось очень высоко, и когда она проехала мимо нас, над нашим забором проплыла голова дорожного рабочего. Лицо у него было все голубое, потому что у него очень сильно росла борода. Он ее брил каждый день, и от этого лицо всегда было голубое. Рядом с этим голубым проплыло лицо румяной девушки, его помощницы, с красивыми черными глазами и длинными ресницами.

Я знал, что это рабочие поехали обедать на свою базу в Сосенки, потому что работать они начали еще ночью, когда все еще спали и было не жарко.

Этот дяденька с голубым лицом однажды довольно жгуче жиганул меня прутом по ногам за то, что я заводил его машину, когда он ушел. Он тогда здорово жиганул меня, и я его не любил. Я даже боялся, как бы он не пожаловался сейчас папе, что я озорую, но он, слава богу, меня не заметил и проехал мимо.

И мы с папой сидели так рядом на бревнышках, и я посвистывал, а папа помалкивал, и мы только улыбались друг другу, потому что нам очень нравилось жить в этом поселке. Мы здесь гостили уже шестой день, и я подружился с соседскими ребятами, и перезнакомился со всеми собаками, и знал каждую по имени и фамилии. Мы катались на лодках, жгли костры и ходили по грибы и видели, как вдалеке полем пробежали лосиха и лосенок.

А сегодня мы с папой собирались пострелять из лука и потом запустить змея — высоко-высоко, под самое солнце.

И пока я про все это думал, вдруг хлопнула калитка, и к нам во двор вошел Александр Семеныч, наш сосед, у него есть своя автомашина «Волга». Они с папой друзья.

Он сел рядом с нами и сказал:

~ Беда!

— Что такое?

Александр Семеныч сказал:

— У него, видите ли, свадьба! А мне какое дело? Сегодня свадьба, завтра крестины, послезавтра именины!.. А мне как быть? Сидеть без шофера? — Он погрозил кому-то кулаком. — У меня дела поважнее вашей свадьбы!

Папа сказал:

— Расскажите толком.

И Александр Семеныч сказал, что его шофер Леша решил жениться на одной своей знакомой и сегодня у него свадьба.

— Ну и пусть женится, — сказал папа, — вам-то что?

Но Александр Семеныч разгорячился.

— Мне в город нужно, — сказал он, — вот так! Понятно?

И он попилил ладонью себе горло. Мол, позарез. Но папа молчал.

— Ага, — ехидно сказал Александр Семеныч, — отмалчиваетесь? Палочки строгаете? А где чувство локтя?!

— Ведь отпуск, — сказал папа, — надо с сыном побыть.

— Никуда он не денется, — заявил Александр Семеныч и шлепнул меня по спине. — Мы просто возьмем его с собой! Надо парню удовольствие доставить. Пусть прокатится!

И тут я наконец понял, чего он добивается. И как это я сразу не догадался? Ведь ездить-то он не умеет. Не умеет управлять своей собственной «Волгой». А папа умеет. И «Волгой», и «Победой», и «Газ-51», и какой угодно. Потому что у папы есть водительские права, он даже ездил в автопробег Москва — Хабаровск. У него только машины собственной нет, а ездит он классно! И Александр Семеныч подкатывается, значит, к нам, чтобы папа отвез его в город и обратно.

И хотя я видел, что папе не очень-то охота ехать, потому что он пригрелся на солнышке, и ему очень нравится сидеть в старых брюках около сарая и строгать потихоньку палочку, и никуда ему неохота, но сам-то я очень обрадовался, что можно будет слетать на автомобиле, и поэтому я сразу заорал:

— Поехали! Какой может быть разговор!

И Александр Семеныч вскочил как ужаленный и тоже завопил во все горло:

— Правильно! Урра! Поехали!..

Тут папа совсем сдался и только сказал умоляюще:

— Только, как говорится, взад-назад. Быстро! Чтобы к трем быть обратно!

Александр Семеныч расхохотался и положил руку на сердце:

— К двум! — И поклялся: — Чтоб мне провалиться на этом месте! К двум часам мы будем здесь. Как штык!

И мы с папой пошли переоделись, а потом вывели машину со двора Александра Семеныча, и они сели впереди, папа за рулем. А меня отправили в заднюю кабину и защелкнули за мной обе дверцы. И я сразу стал за папиной спиной, чтобы смотреть вперед, на дорогу, на спидометр, на лес, на встречные машины, и чтобы воображать, что это я веду машину, я, а не папа, и что она вовсе не автомобиль, а космический корабль, а я самый первый человек, который полетел на небо, к прохладным звездам.

И так мне интересно было ехать, и приятно, и весело! Вокруг все было зеленое. Трава, и большие деревья, и тоненькие березки — все было зеленое вокруг. И ветер был такой сильный и теплый и тоже пахнул зеленым.

Я стоял позади папы и посвистывал и смотрел вперед на дорогу; она блестела как серебряная, и, если пригнуть голову, было видно, как дрожит над ней и вьется раскаленный воздух.

И то попадалась на дороге доска — видно, грузовик обронил, — то небольшая охапка сена, и тоже было понятно, откуда она здесь, то шоферские концы, какими руки вытирают. И получалось, что дорога как будто рассказывает, кто по ней проехал до нас с папой и Александром Семенычем.

А сейчас мы мчались довольно быстро, спидометр показывал семьдесят, и я наконец начал играть в космический корабль. Я включил приборы, и выжимал педали, и щелкал рычажками, и летел мимо Марса и Луны, еще и еще дальше, и скоро я решил, что вступил в состояние невесомости, и стал подпрыгивать, чтобы проверить, весомый я или невесомый.

Но папа сказал не оборачиваясь:

— Стой смирно!

И я опять стал смотреть вперед. И только я посмотрел вперед, я сразу увидел, что через дорогу идет девочка! То есть она бежит перед самой нашей машиной. Бежит и бежит. И откуда она взялась, ведь только что ее не было. Просто как будто из-под земли выскочила! Наша машина резко крутанула вправо, и страшно загудел гудок… И я успел заметить, что девочка тоже мотнулась вправо, опять под машину, и тут раздался какой-то дикий визг, и лязг, и скрежет, и машину как будто кто-то дернул за хвост, и дальше все пошло совершенно непонятно. Мне показалось, что через меня прошел электрический ток, и сразу что-то жалобно зазвенело, а потом словно бы хрустнуло, и гудок непрерывно гудел, а я весь прижался к переднему сиденью, я ухватился за него руками, локтями и грудью и вдруг увидел, что березки в окне упали все сразу налево, как подрезанные, а потом быстро появились снова и опять рухнули влево… и тут все остановилось. Я стоял на четвереньках. Надо мной было открытое окно, как будто я был в подводной лодке или на дне колодца. И вдруг, сам не знаю почему, я стал карабкаться, как кошка, и вцепляться во что попало — в чехлы, в ручки, все равно во что, — и, в общем, я моментально выскочил наружу.

Наша машина лежала под откосом на боку. У нее не было никаких стекол. Из-под мотора вытекал небольшой дымок. Крыша была сплюснута, как старая шляпа. Машина все время гудела. Колеса у нее вертелись, как лапки у жука, когда его перевернешь.

Из другого окошка вылез человек. Это был Александр Семеныч. Он вылез и сразу подошел ко мне.

Он сказал:

— Ты не знаешь, где мой левый ботинок?

И правда, одна нога у него была разута… Он взглянул на машину, схватился за голову и опять сказал:

— Не могу понять, куда девался ботинок… Поищи.

И я стал шарить в траве.

Ботинка нигде не было, а машина все время гудела тоскливым голосом. Я не мог этого слышать, у меня мурашки бежали по затылку, и я отошел от нее подальше.

Около края дороги остановился грузовик, из него попрыгали солдаты и побежали вниз, к нам. Один солдат заглянул в машину и замахал руками остальным:

— Там человек! Быстро!..

И солдаты схватили машину и поставили ее на колеса. Она все гудела, как будто звала. И только тут я вдруг вспомнил, что там, за рулем, сидит мой папа!

Как я мог об этом забыть! Мне стало страшно… Я побежал к машине.

Папа сидел, неудобно скрючившись, все тело его было повернуто назад, как будто он смотрел в заднее окно. Рука его была в руле, она нажимала на гудок. Кружок сигнала и костяной круг переплелись между собой и как капкан держали папину руку возле локтя. Рука была синяя, распухшая, и из нее лилась кровь.

Солдаты стали раздирать руль. Они открыли дверцы, и папа вышел на воздух. Он был весь белый, и глаза у него были белые, и рука висела, как будто она была от другого человека. Я подбежал к папе и встал перед ним, но он не успел меня заметить, потому что в это время на мотоцикле подскакали милиционеры.

Один из них сказал:

— Предъявите права!

Папа стоял к нему боком, и этот милиционер не видел его руки, а папа медленно и неловко полез левой рукой в правый карман и никак не мог в него залезть. Тогда я придвинулся к нему вплотную и достал права. Папа поглядел на меня. Он, как видно, только сейчас вспомнил, что я был с ним все время. Он левой рукой схватил меня за плечо и нагнулся ко мне близко-близко. Он сказал как будто издалека:

— Это ты? — И стал трясти меня, и закричал: — Где больно? Говори!..

Я сказал:

— Нигде не больно. Я весь целый…

Папа сел на корточки и привалился к колесу. У него лицо стало мокрое. Пот бежал у него со лба толстыми каплями. Он вдруг начал сползать на бок, как будто хотел прилечь. Я вцепился в его рубашку, чтобы он не ложился на землю. Но тут к нам протиснулся человек в белом халате. Он стал перед папой на колени и сразу схватил его за правую руку.

Папа сказал:

— Ко всем чертям…

И доктор встал на ноги. Он сказал:

— Перелом. Двойной.

И поднял папу, и повел его к большой машине. Народу вокруг было очень много, и по краю дороги стояли автобусы, и «Москвичи», и «газики». Я даже заметил, что дорожная машина с нашей улицы тоже была здесь. Я пошел за доктором и папой, но меня оттирала толпа, и я еле пробирался сзади. Когда папа поднялся наверх по откосу, я увидел, что к нему подбежал дорожный рабочий с голубым лицом, тот самый, что когда-то давно жиганул меня прутом по ногам. Он что-то сказал папе на ходу, и папа кивнул. Потом папа стал садиться в «скорую помощь», и я понял, что он опять совсем забыл про меня. Но все равно я решил бежать за ним и его машиной, пока не догоню. Тут папа обернулся и что-то крикнул мне. Я не расслышал что. Машина тронулась и поехала, я побежал за ней, но не успел взбежать’ кверху — было высоко, и я остановился, потому что очень билось сердце.

Сверху была видна наша «Волга». Она стояла, как подбитый танк. Из-за нее вышел Александр Семеныч и сказал:

— Можешь себе представить, ботинок лежал в багаж-пике. Фантастика!

К нему подошел милиционер.

— Так, — сказал он и стал опять черкать в блокноте, — сейчас будем продолжать… А мальчишка этот, видать, в сорочке родился. Ни царапинки! Стало быть, это ваша машина?

Я хотел его спросить, когда же привезут обратно папу, но в это время сверху крикнули:

— Товарищ начальник! Мы мальчонку с собой заберем, чего ему тут на солнце печься!.. Мы на ихней улице асфальт кладем. Аккурат у ихнего дома. Иди, мальчик, сюда!

Это кричал со своей машины человек с голубым лицом.

Милиционер сказал:

— Поедешь?

Я не знал, что ответить, потому что мне было совестно оставлять Александра Семеныча одного. А он, видно, догадался, про что я думаю, и сказал:

— Ничего, поезжай…

— А вы без меня управитесь?

— Постараюсь. Мне помогут, поезжай…

Но я не двигался с места.

Тогда сверху соскочила красивая девушка, что сидела рядом с голубым человеком. Она взяла меня за руку и сказала:

— А мы ему руль дадим подержать. Да, Ваня? Товарищ начальник, вы ему разрешите, пожалуйста, за руль подержаться. Он у нас будет сам править, честное слово! Он даже, если захочет, будет сигналы дудеть. Да, Ваня? Он будет дудеть, и все ему будут завидовать, а вы, товарищ начальник, наверно, тоже будете завидовать. Да? Иди сюда, мальчинька, золотко мое, на, держись за руль, чтоб ты был здоров!

Она так пела надо мной, как над маленьким, и поставила меня впереди голубого человека. От него сильно пахло бензином. Он положил мои руки на руль, а рядом свои, и я увидел, какие у него толстые пальцы, с широкими ногтями с черной каемкой.

Он нажал на педаль, загремел рычагами, и мы, все трое, отъехали от этого страшного места.

Все было зеленое вокруг — и трава, и тоненькие березки, — и ветерок пахнул чем-то зеленым, как будто ничего не случилось. И мы так ехали и молчали, и, хотя я держал руки на руле, я не играл ни во что. Мне не хотелось. А дяденька с голубым лицом вдруг сказал своей помощнице:

— Ты посмотри, Фирка, какой папаня у этого огольца! Ведь это не каждый рискнет… Не схотел, значит, чужую девочку жизни решить. Машину разбил! Хотя машина что, она железка, туды ей и дорога, починится. А вот ребенка давить не схотел, вот что дорого… Не схотел, нет. Сыном родным рыскнул. Выходит, душа у человека геройская, огневая… Большая, значит, душа. Вот таких-то, Фирка, мы на фронте очень уважали…

Он нащупал и надавил мой нос, как кнопку звонка:

— Ззынь…

И за то, что он сказал такое хорошее про моего папу, я изо всех сил сжал его толстый палец и заплакал.