Ниночка

Тихо отворяется дверь, и ко мне входит мой хороший приятель Павел Сергеевич Вихленёв, человек молодой, но старообразный и болезненный. Он сутуловат, длиннонос и тощ и в общем некрасив, но зато физиономия у него такая простецкая, мягкая, расплывчатая, что всякий раз при взгляде на неё является странное желание забрать её в пять перстов и как бы осязать всё мягкосердечие и душевную тестообразность моего приятеля. Как и все кабинетные люди, он тих, робок и застенчив, на этот же раз он, кроме того, ещё бледен и чем-то сильно взволнован.
— Что с вами? — спрашиваю я, всматриваясь в его бледное лицо и слегка дрожащие губы.— Больны, что ли, или опять с женой не поладили? На вас лица нет!
Помявшись немного и покашляв, Вихленёв машет рукой и говорит:
— Опять у меня с Ниночкой… комиссия! Такое, голубчик, горе, что всю ночь не спал и, как видите, чуть живой хожу… Чёрт меня знает! Других никаким горем не проймёшь, легко сносят и обиды, и потери, и болезни, а для меня пустяка достаточно, чтоб я раскис и развинтился!
— Но что случилось?
— Пустяки… маленькая семейная драма. Да я вам расскажу, если хотите. Вчера вечером моя Ниночка никуда не поехала, а осталась дома, захотела со мной вечер провести. Я, конечно, обрадовался. Вечером она обыкновенно уезжает куда-нибудь в собрание, а я только вечерами и бываю дома, можете же поэтому судить, как я тово… обрадовался. Впрочем, вы никогда не были женаты и не можете судить, как тепло и уютно чувствуешь себя, когда, придя с работы домой, застаёшь то, для чего живёшь… Ах!
Вихленёв описывает прелести семейной жизни, вытирает со лба пот и продолжает:
— Ниночка захотела провести со мной вечерок… А вы ведь знаете, какой я! Человек я скучный, тяжёлый, неостроумный. Какое со мной веселье? Вечно я со своими чертежами, фильтром да почвой. Ни поиграть, ни потанцевать, ни побалагурить… ни на что я не способен, а ведь Ниночка, согласитесь, молодая, светская… Молодость имеет свои права… не так ли? Ну, стал я ей показывать картинки, разные вещички, то да сё… рассказал кое-что… Кстати тут вспомнил, что у меня в столе лежат старые письма, а между этими письмами пресмешные попадаются! Во времена студенчества были у меня приятели: ловко писали, бестии! Читаешь — кишки порвёшь. Вытащил я из стола эти письма и давай Ниночке читать. Прочёл я ей одно письмо, другое, третье… и вдруг — стоп машина! В одном письме, знаете ли, попалась фраза: «Кланяется тебе Катя». Для ревнивой супруги такие фразы нож острый, а моя Ниночка — Отелло в юбке. Посыпались на мою несчастную голову вопросы: кто эта Катенька? да как? да почему? Я ей и рассказываю, что эта Катенька была чем-то вроде первой любви… что-то этакое студенческое, молодое, зелёное, чему никакого значения нельзя придавать. У всякого, говорю, юнца есть свои Катеньки, нельзя без этого… Не слушает моя Ниночка! Вообразила чёрт знает что и в слёзы. После слёз истерика. «Вы, кричит, гадки, мерзки! Вы скрываете от меня своё прошлое! Стало быть, кричит, у вас и теперь есть какая-нибудь Катька, да вы скрываете!» Убеждал, убеждал я её, но ни к чему… Мужской логике никогда не совладать с женской. Наконец, прощения просил, на коленках… ползал, и хоть бы тебе что. Так и легли спать с истерикой: она у себя, а я у себя на диване… Сегодня утром не глядит, дуется и выкает. Обещает переехать к матери. И наверное переедет, я знаю её характер!
— М-да, неприятная история.
— Непонятны мне женщины! Ну, допустим, Ниночка молода, нравственна, брезглива, её не может не коробить такая проза, как Катенька, допустим… но неужели простить трудно?.. Пусть я виноват, но ведь я просил прощения, на коленях ползал! Я, если хотите знать, даже… плакал!
— Да, женщины большая загадка.
— Голубчик мой, дорогой, вы имеете над Ниночкой большое влияние, она уважает вас, видит в вас авторитет. Умоляю вас, съездите к ней, употребите всё ваше влияние и втолкуйте ей, как она неправа… Я страдаю, мой дорогой!.. Если эта история продолжится ещё на день, то я не вынесу. Съездите, голубчик!..
— Но удобно ли это будет?
— Отчего же неудобно? Вы с ней друзья чуть ли не с детства, она верит вам… Съездите, будьте другом!
Слёзные мольбы Вихленёва меня трогают. Я одеваюсь и еду к его жене. Застаю я Ниночку за её любимым занятием: она сидит на диване, положив нога на ногу, щурит на воздух свои хорошенькие глазки и ничего не делает… Увидав меня, она прыгает с дивана и подбегает ко мне… Затем она оглядывается, быстро затворяет дверь и с лёгкостью пёрышка повисает на моей шее. (Да не подумает читатель, что здесь опечатка… Вот уже год прошёл, как я разделяю с Вихленёвым его супружеские обязанности.)
— Ты что же это опять, бестия, выдумала? — спрашиваю я Ниночку, усаживая её рядом с собой.
— Что такое?
— Опять ты для своего благоверного муку изобрела! Сегодня уж он был у меня и всё рассказал про Катеньку.
— Ах… это! Нашёл кому жаловаться!..
— Что у вас тут вышло?
— Так, пустяки… Вчера вечером скучно было… взяло зло, что некуда мне ехать, ну с досады и прицепилась к его Катеньке. Заплакала я от скуки, а как ты объяснишь ему этот плач?
— Но ведь это, душа моя, жестоко, бесчеловечно. Он и так нервен, а ты ещё его своими сценами донимаешь.
— Ничего, он любит, когда я его ревную… Ничем так не отведёшь глаз, как фальшивой ревностью… Но оставим этот разговор… Я не люблю, когда ты начинаешь разговор про моего тряпку… Он и так уж надоел мне… Давай лучше чай пить…
— Но всё-таки ты перестань его мучить… На него, знаешь, глядеть жалко… Он так искренно и честно расписывает своё семейное счастье, и так верит в твою любовь, что даже жутко делается… Уж ты как-нибудь пересиль себя, приласкайся, соври… Одного твоего слова достаточно, чтобы он почувствовал себя на седьмом небе.
Ниночка надувает губки и хмурится, но всё-таки, когда немного погодя входит Вихленёв и робко заглядывает мне в лицо, она весело улыбается и ласкает его взглядом.
— Как раз к чаю пришёл! — говорит она ему.— Умный ты у меня, никогда не опаздываешь… Тебе со сливками или с лимоном?
Вихленёв, не ожидавший такой встречи, умиляется. Он с чувством целует жене руку, обнимает меня, и это объятие выходит так нелепо и некстати, что я и Ниночка — оба краснеем…
— Блаженны миротворцы! — весело кудахтает счастливый муж.— Вам вот удалось убедить её — почему? А потому, что вы человек светский, вращались в обществе, знаете все эти тонкости по части женского сердца! Ха-ха-ха! Я тюлень, байбак! Нужно слово сказать, а я десять… Нужно ручку поцеловать или что другое, а я ныть начинаю! Ха-ха-ха!
После чаю Вихленёв ведёт меня к себе в кабинет, берёт за пуговицу и бормочет:
— Не знаю, как и благодарить вас, дорогой мой! Вы верите, я так страдал, мучился, а теперь так счастлив, хоть отбавляй! И это уж не впервой вы вывозите меня из ужасного положения. Дружок мой, не откажите мне! У меня есть одна вещичка… а именно, маленький локомотив, что я сам сделал… я за него медаль на выставке получил… Возьмите его в знак моей признательности… дружбы!.. Сделайте мне такое одолжение!
Понятно, я всячески отнекиваюсь, но Вихленёв неумолим, и я волей-неволей принимаю его дорогой подарок.
Проходят дни, недели, месяцы… и рано или поздно проклятая истина раскрывается перед Вихленёвым во всём своём поганом величии. Узнав случайно истину, он страшно бледнеет, ложится на диван и тупо глядит в потолок… При этом не говорится ни одного слова. Душевная боль должна выразиться в каких-нибудь движениях, и вот он начинает мучительно ворочаться на своём диване с боку на бок. Этими движениями и ограничивается его тряпичная натура.
Через неделю, немного оправившись от поразившей его новости, Вихленёв приходит ко мне. Оба мы смущены и не глядим друг на друга… Я начинаю ни к селу ни к городу нести ахинею о свободной любви, супружеском эгоизме, покорности судьбе.
— Я не о том…— перебивает он меня кротко.— Всё это я отлично понимаю. В чувстве никто не виноват. Но меня интересует другая сторона дела, чисто практическая. Я, голубчик, жизни совсем не знаю, и где дело касается обрядностей, условий света, там я совсем швах. Вы, дорогой мой, поможете мне. Скажите, как теперь Ниночке быть! Продолжать ли ей жить у меня, или же вы сочтёте лучшим, чтоб она к вам переехала?
Мы недолго совещаемся и останавливаемся на таком решении: Ниночка остаётся жить у Вихленёва, я езжу к ней, когда мне вздумается, а Вихленёв берёт себе угловую комнату, где раньше была кладовая. Эта комната немного сыра и темна, ход в неё чрез кухню, но зато в ней можно отлично закупориться и не быть ни в чьём глазу спицей.