Шквал

— Провались он совсем и с своей черепицей вместе! — ругался матрос
Ковалев. — Этакую тяжесть на палубу валит!
— Ладно, сейчас кончаем, еще только тысяча осталась, — прохрипел старик
боцман, размазывая красную черепичную пыль по потному лицу.
Жара стояла несносная, был самый разгар южного лета.
Отправитель черепицы с хозяином судна спорили в каюте, и было слышно на
палубе, как грек-хозяин кричал:
— Понимаешь ты, я рискую: судно перевес будет иметь, самая тяжесть
сверху, а ты не хочешь прибавить гривенник за тысячу!
— Ведь близко, капитан, два шага, погода хорошая, — пищал отправитель
со слезой в голосе, — ведь через два часа на месте будете! Прибавлю пятак,
уж куда ни шло.
— Продаешь нас за пятак, — бубнил на палубе матрос Ковалев, укладывая
рядами черепицу, — рванет хороший ветерок, и амба: ляжем парусами на воду.
— Да что вы, что вы? — испуганно сказала стоявшая подле женщина. Она
держала за руку девочку лет восьми. Девочка вертелась и, запрокинув голову,
разглядывала высокие мачты и реи судна.
— А очень просто, — серьезно сказал Ковалев и, остановясь на минуту,
сердито взглянул на женщину. — Он, не то нас, он и внучку не жалеет, — и
Ковалев кивнул головой на девочку. — Вот подите, скажите ему.
— Да разве ему скажешь?.. — прошептала женщина и еще ближе прижала к
себе девочку.
А матросы валили и валили черепицу, укладывали рядами и досками
укрепляли ряды.
Боцман глядел на их работу и покачивал головой, что-то про себя
соображая. Потом взглянул на небо, прищурился и перевел взгляд на горизонт.
Море гладкое, без морщинки, как масло, лоснилось на солнце и тоже, казалось,
еле дышало от нестерпимого зноя.
— Мертвый штиль, — сказал боцман. — Ух как бы не сорвалась ночью
погода.
— Ничего, ничего, — затараторил хозяин, выходя из каюты, — бриз, бриз
будет, хорошо пойдем. Веселей шевелись! — крикнул он матросам и побежал по
палубе зачем-то нагонять отправителя.

Наконец кончили погрузку. Судно «Два друга» оттянулось на середину
порта. Ждали ветра. Солнце зашло, а жара не спадала. Все пятеро матросов
стояли у борта, курили и сплевывали в воду. В порту зажглись огоньки, и
красным глазом вспыхнул на рейде маяк. Красной змеей извивалось его
отраженье в воде.
— А это что у тебя в ящике, Настя, куклы? — спросил Ковалев девочку.
Большой ящик стоял на палубе у борта, и девочка поминутно в него
заглядывала через дверцу вверху.
— Нет, зайчик живой, — ответила Настя с гордостью.
— Да ну? — сказал Ковалев и запустил в ящик руку. Он вытащил за уши
большого зайца. Девочка закричала и потянулась руками. Но она сейчас же
успокоилась: матрос ловко посадил зайца на руки и стал бережно гладить своей
огромной ладонью.
— Вот и жаркое, — сказал подошедший сзади матрос Дмитрий.
Настя испуганно поглядела на Дмитрия и перевела глаза на Ковалева.
— Не дадим, не бойся! — сказал матрос. — Это он шутит.
— А если буря будет? — спросила девочка, — страшная-престрашная,
заиньку захлестнет волной?
— Мы его тогда в каюту к деду занесем, — утешал ее Ковалев.
— Ковалев! — раздался голос хозяина, — Дмитрий! Шлюпку на палубу!
Ковалев быстро сунул зайца обратно в ящик и пошел исполнять приказанье.
Настя теперь не отходила от Ковалева. Ей казалось, что Ковалев главный:
такой громадный и за зайчика заступился.
Шлюпку вытащили и вверх дном уложили на палубе поверх черепицы.
Вот жарким дыханьем пахнул с берега бриз. Судно ожило. Все
зашевелились. Матросы взялись за коромысло ручного брашпиля и, поругиваясь и
отдуваясь, выкатили якорь. Поставили паруса, и «Два друга» медленно
прокатилось в ворота порта. Бриз усилился и ходко гнал судно вдоль берега.
Вот уже далеко за кормой остался красный глаз маяка. Усталые люди спешили в
койки.
Ковалев стоял на руле.
— Смотри, Гришка, за ветром! Ненадежная погода, — говорил ему боцман.
Старик поглядывал за борт, стараясь на глаз определить ход судна.
— Чуть что, буди меня, Коваль, — сказал он, оглядывая небо и паруса. —
Дойдем до мыса, непременно разбуди. Я пойду, сосну.
И боцман зашагал усталыми ногами к кубрику.
Ковалев остался один. В отворенный люк хозяйской каюты он видел, как
грек что-то писал в засаленной счетной книге.
Обе пассажирки спали тут же на узкой койке. Настя улыбалась во сне.
«Эта зайца своего видит, — подумал Ковалев, — а дед все пятак:
считает».
В это время ветер вдруг прервал свое дыханье, судно выпрямилось,
перевалилось на другой борт и стало качаться тяжелыми и широкими размахами.
Но снова подул с берега бриз, и судно, прилегши на правый борт, побежало
по-прежнему.
Ковалев беспокойно оглянул горизонт. Справа всходила полная луна. Ее
диск двумя узкими полосками перерезывали облака. Небо посветлело, и на нем
темным силуэтом вырисовывались паруса судна. Но Ковалев не отрывал глаз от
той части горизонта, откуда выплывала луна. Он стал следить за облаками и
ясно увидал теперь, что они идут навстречу ветру, подымаясь из-за горизонта
вместе с луной.
Бриз усилился, и судно побежало быстрей. Ковалеву казалось, что оно
спешит скорее в порт, как конь тянется к дому, чуя опасность. Теперь рулевой
весь напрягся и чутко прислушивался. Вдруг его ухо уловило какой-то шум, как
будто отдаленный гул толпы. Шум приближался, усиливался и скоро обратился в
яростный рев.
— Хозяин, — закричал Ковалев, — шквал идет с подветра!
Грек оглянулся.
— Тридцать девять и сорок пять, тридцать девять и… ах, черт! — сказал
он и опять повернулся к столу.
Ковалев опрометью бросился к кубрику.
Шум рос. Теперь уже казалось, что бешеная толпа с ревом несется на
судно.
— Хлопцы, хлопцы! — заорал Ковалев в люк. — Шквал идет!
Сонное лицо боцмана показалось из люка.
— Чего орешь? — бормотал он спросонья.
— Шквал! — крикнул Ковалев, нагнувшись к самому уху старика. — Все
наверх!
Но он не успел кончить, как резкий порыв ветра налетел на судно,
выстрелом рванул по парусам, и «Два друга» стремительно повалилось на левый
борт. Ковалев не удержался на ногах и полетел в люк, увлекая за собой по
трапу боцмана. На палубе загрохотала, зазвенела черепица, гулко стукнула о
борт покатившаяся шлюпка, что-то трещало, лопалось и стонало, казалось, все
судно рассядется надвое; волной хлынула вода в люк кубрика.
Шквал сделал свое дело и понесся дальше.
Все это совершилось мгновенно, никто не успел опомниться и что-нибудь
сообразить. Сонные люди попадали с коек. Послышалась испуганная ругань,
проклятья. В темной тесноте, по колено в воде, обезумевшие люди барахтались,
наступали друг на друга, выли, ругались и молились. Ушибались об упавшие
сундуки, путались в мокрых одеялах, давили друг друга, в ужасе, в
смертельном страхе ища дорогу к выходу. А выхода не было.
— Стой! — вдруг покрыл все голоса окрик Ковалева. Обезумевшие люди на
мгновенье замолчали, и стало слышно, как спокойно плещет вода в борт
опрокинутого судна.
— Нас перекинуло, — сказал Ковалев, воспользовавшись минутой молчанья,
— мы не пошли подзаныр*: вон как зыбь в борт бьется.
______________
* На дно, под воду.

— Давай топор, — крикнул матрос Христо, — руби дно!
Все бросились искать топор. Но это было нелегко в этом мокром хаосе.
Руки судорожно хватались в темноте за всякую палку, принимая ее за ручку
топора. Мешал двигаться висевший сверху привинченный к палубе стол, тряпье,
мокрые подушки, путавшаяся в ногах веревка.
— Есть, есть! — закричал Дмитрий, ухватив наконец топор.
— Повыше, повыше рубайте, — молил боцман, — вот тут!
Но в темноте никто не видал, куда он показывал. Вмиг сломали
ящик-койку, которая преграждала путь к борту.
Ковалев взял ощупью из рук Дмитрия топор.
— Рубай, рубай скорее, Гришка! — кричали люди. Все знали силу Ковалева.
Топор застучал, щепки летели и били в лицо, но все старались протиснуться
ближе.
— Давай мне! — крикнул Христо, заметив, что Ковалев устал.
И так, передавая топор из рук в руки, люди по очереди, что было силы,
колотили топором, попадая в нарубленное место.
А опрокинутое судно плавало: находившийся внутри воздух не успел выйти,
так внезапно его перевернуло. И этот-то воздух и держал судно на
поверхности.
В кубрике становилось заметно душно. Запыхавшиеся люди часто дышали и
спешили прорубить выход на волю к свежему воздуху. Они боялись задохнуться и
каждую минуту думали, что вот-вот судно начнет погружаться под воду.
Ковалев рубил в свою очередь. Он бил топором из последних сил и слышал
по звуку, что немного уже оставалось. Сейчас будет дыра. Вот она. Лунный
свет пробивался заездочкой сквозь маленькое отверстие. Ковалев перевел дух и
хотел крикнуть товарищам, что уже виден свет. Он слышал тонкий свист
прорвавшегося через дырку воздуха. Ковалев приставил к дыре мокрый палец:
нет, из дыры не дуло. Куда же идет воздух? Ковалев понял, что воздух не
входит в каюту. А ведь слышно, как он идет! Значит, вон из каюты выходит
воздух?.. И вдруг все сообразил. Их каюта, как опрокинутый вверх дном пустой
стакан: если его пихать в воду, то воздух в стакане не даст войти воде. Но
если в дне такого стакана сделать дырку, то воздух уйдет через нее, и весь
стакан заполнит вода.
— Дай топор! — кричал Дмитрий.
Он шарил в темноте руки Ковалева.
— Да давай же скорей! — кричали кругом.
Но Ковалев быстро схватил плававшую под ногами щепку и забил ею
отверстие.
— Стой, хлопцы! — кричал Ковалев. — Не руби!
Дмитрий вырвал из его рук топор. Ковалев знал, что Дмитрий сейчас
ударит, и поймал его за руку.
— Стой! Ударишь — пропали все!
— Рубай! — кричал боцман.
— Нет! Воздух уйдет! — выкрикивал Ковалев, удерживая руку Дмитрия, —
вода снизу через люк напирает… ее воздух сюда не пускает… Дыра будет…
потонем, как мыши… Сюда вода зайдет.
Все замолчали.
— Вот! — Ковалев выдернул на время щепку из отверстия и, поймав в
темноте чью-то руку, поднес ее к дырке.
— Верно! — сказал голос боцмана.
— Все одно, рубай! — кричал Христо.
— Хлопцы, — сказал Ковалев, и все почувствовали, что он что-то важное
скажет, и замолкли, — сейчас на воле будем. Вот он люк, я ногой нащупал.
Давай веревку, я поднырну, а вы по веревке за мной.
Христо торопливо стал совать ему в руку конец веревки. Ковалев сорвал с
себя мокрую одежду, быстро сделал на конце веревки петлю, надел ее через
плечо и исчез под водой. Бьет проклятая веревка по ногам, мешает плыть; обо
что-то острое ткнулся Григорий головой, помутилось на минуту в мозгу, но он
все гребет руками. Вот он борт — Ковалев стукнулся в него теменем. Не
хватает воздуху — хоть водой дохни. А там внизу чуть светлей: это
пробивается лунный свет через воду. Сбросить бы петлю — вмиг на воле. Но
Ковалев изо всей силы дернул веревку к себе и нырнул под борт. Вот уж на той
стороне. Оттолкнулся из последних сил ногами от борта — грудь рвется, горло
сжимает, вот-вот дохнет водой.
— Ну, на воле! Вот дохнул-то! — Огляделся Ковалев. Уж поднявшаяся луна
ярко освещала спокойное море. Легкий ветер тянул к берегу. Как брюхо
огромного чудовища, чернело дно опрокинутого корабля. Обломки мачт и реи с
парусами плавали тут же на оборванных снастях. Ковалев подплыл к рее и
закрепил на ней свою петлю. Держался за рею и только дышал. Он сейчас ни о
чем не думал, а глотал воздух, цену которому узнал только теперь.
Странно было думать, глядя на огромный опрокинутый корпус судна, что
там внутри копошатся и рвутся на волю живые люди.
Через несколько секунд показалась на поверхности воды голова Христо, а
за ним вынырнули остальные. Шлюпка, полная воды, но целая, плавала
неподалеку, запутавшись в снастях. Матросы подплыли к ней.
Ковалев направился на обломке реи к корме, откуда раздавались глухие
удары.
— Рубят, ей богу, рубят! — крикнул Ковалев.
Матросы как попало отливали воду из шлюпки и не слушали.
Ковалев достал конец веревки из воды, сделал опять петлю, надел
по-прежнему через плечо и нырнул под судно. Нащупал под водой люк в
хозяйскую каюту.

А там и в самом деле рубили. Хозяин-грек отчаянно работал топором,
силясь прорубить выход через дно.
Все вздрогнули в капитанской каюте, когда услыхали голос Ковалева.
— Брось рубить! Пропадешь! — кричал он греку и хотел впотьмах схватить
его руку.
— Оставь! — заорал грек. — Убью!
Ковалев наскоро закрутил свою петлю за стол.
В темноте он нащупал женщину. На руках у нее Настя.
— Давай девочку, а сама за нами по веревке — ныряй под судно.
— Ой, ой! — закричала женщина. Но Ковалев вырвал из ее рук девочку,
сгреб под мышку. Одной рукой зажал ей рот и нос, а другой взялся за веревку.
Перебирая веревку одной рукой, он вынырнул с Настей около реи.
Матросы подплывали на шлюпке, пробираясь между обломками снастей. Вслед
за Ковалевым вынырнула и женщина.
Все уселись в шлюпку.
Удары изнутри корабля все яснее и яснее слышались, прерывались на
минуту — видно, старик переводил дух — и снова гукали в дно.
— Могилу себе рубает, — сказал Ковалев. — Дорубится и поймет.
Шлюпка стояла у борта, откуда слышались удары.
Все молчали и ждали. Вот уж совсем близко бьет топор.
— Заткни дырку, могилу себе рубаешь! — кричал Ковалев. Христо что-то
часто кричал по-гречески.
— Ныряй, хозяин, под палубу! — кричал Дмитрий.
Но старик или не понимал, или не слышал: рубил и рубил.
И вдруг послышался свистящий вздох. Это из невидимой дырки выходил
воздух.
Удары топора бешено забарабанили по борту. Мелкие щепки летели наружу.
— Ай-ай, дедушка, дедушка! — крикнула Настя.
Вдруг стук сразу оборвался. С минуту все в шлюпке молчали.
— Ну, аминь, — сказал Ковалев, — пропал старик.
Женщина вдруг вскочила, вырвала из рук Дмитрия черпак и в отчаянии
застучала по дну судна. Ответа не было.
— Отваливай! — скомандовал Ковалев.

Шлюпка отошла. Легкий ветер гнал ее к берегу и помогал гребцам.
— Чего ты, Настя? — спросил Ковалев.
Девочка плакала.
— А заинька, где заинька?
Не плачь, — утешал матрос, — мама другого купит.
Шлюпка медленно двигалась, гребли чем попало: весла пропали, их не
нашли.
— Вон, вон что-то! — вдруг крикнула Настя.
Все поглядели, куда указывала девочка. Черное пятно маячило на воде
справа.
Подошли. Ящик плавал, слегка погрузившись в воду. Ковалев засунул руку
и достал мокрого, но живого зайца.
— Заинька, вот он, заинька! — крикнула Настя и стала заворачивать зайца
в мокрый подол.
— Вот ведь: скотина бессмысленная спаслась, а человек пропал, — сказал
Дмитрий и оглянулся на блестевшее на луне осклизлое брюхо корабля.
Гребцы налегли: всем хотелось поскорее уйти от погибшего судна. Каждому
чудилось, что грек еще стучит топором по дну.
Через час шлюпка с пассажирами пристала к берегу.
Все невольно оглянулись на море. Но там уже не видно было опрокинутого
судна.